Муж на час. Истории из жизни. Сборник № 7 - Алик Гасанов

Так вот я никогда не встречал более человека, который рисовал бы так замечательно, так быстро, изящно и красиво, как наш Лёха Николаев.

Скромный до застенчивости, малозаметный Лёха, простым карандашом, словно скальпелем, делал несколько точных взмахов, и я замирал, потрясённый. Те линии, которые я оттачивал порою по десятку раз, терзая лист стёркой, Лёха бросал на бумагу небрежной жменью, совершенно не заботясь, получится или нет? Ни одного неверного движения, ни одной зазубрины, Лёха сразу же выдавал миру отполированный до блеска портрет или фотографически точный пейзаж, приводя меня в изумление. Будто в насмешку, он подтирал пару раз пальцем по рисунку, и тот оживал, углубляясь тенью и объёмом. И, совершенно заворожённый, я смотрел, пытаясь предугадать, как будет развиваться картинка в руках её Создателя. Из неряшливых завитушек и линий совершенно волшебным образом на бумаге проявлялось милое женское лицо, плечи плавно переходили в неловкий изгиб руки, обхватывающей кувшин, тяжёлый локон спадал на бархатную щёчку, и вдруг я замечал тревогу во взгляде, и взгляд этот тут же падал в сторону и вниз, и через минуту я уже сопереживал – кувшин с водой тяжёлый, а камни у ручья скользкие… Летний зной бросает густую тень от точёной фигурки, отражаясь в ряби ручейка. Ах!.. Боится упасть красавица кудрявая!.. Смотрит под босые ножки… Ох, и расплескать воду не хочет на цветастое платье… Боже мой, как же хороша!.. И рисовал коварный Лёха скалистый уступ, и корягу на заднем плане, за подол вот-вот зацепится… И кустарник колючий ягодами сочными манит, а попробуй тронь!.. Исцарапает шипами костяными!.. Так и хочется остановить художника: Шо ж ты делаешь, паршивец? Упадёт же, действительно!.. Кувшин-то на полтора ведра!.. А он-змей, хихикает неслышно, и вот сбоку красавицы мгновенно вырастает парень смеющийся, который поддерживает кувшин, и так торопится помочь, что ногами в ручей встал, почти по колена штаны замочил, сапожки не жалеет, с удовольствием на девушку глядит, насмотреться не может. И зарделась уже испуганная прелестница. Глазки чуть потупила, но голову держит гордо. Помощь принимает учтиво, но глазки чуть в сторону косит, над собой смеяться не разрешает. Уф!.. Обошлось…

Так вот рисовал Лёха Николаев.

И писать о нём нужно так.

****

Руски

Историю эту я долго не решался рассказывать. В госпиталь к нам попал пацан лет восьми, из Дагестана. Помню только имя – Руслан. Пацан был здоровый и шустрый. Но девать его было некуда и поэтому участковый, после долгого разговора с главврачом, определил его на время к нам в изолятор госпиталя. «Да выяснени стаятильства…", – объяснял всем Русик, как оказалось уже дважды сбегавший из приёмника-распределителя. Изолятор от остальных палат отличался тем, что находился в полуподвальном помещении с небольшим зарешеченным окошечком под потолком, практически в самом конце длинного коридора. Тишина звенящая. Также странной особенностью было то, что, кроме двери, была ещё в дверном проёме всё время закрытая решётка. Выйти из палаты было можно, только позвав санитара. В туалет сбоку от нашей «палаты» ходили по графику. Кормили прямо в палате. Нас вместе с пацаном стало четверо. Санёк – дезертир, ждал трибунала, но из-за болезни содержался тут. У него был «тубик», и он ел отдельно. Я, и хохол Коля, порезавший себе вены в колонии, так же ожидавший суда. Коля проигрался в карты и «закрылся на больничку».

Руслан быстро освоился. Просидев с час на своей кровати, он, болтая ногами в новых мужских кроссовках размера на четыре больше, чем надо бы, с интересом озирался, закутавшись в большую, размером на толстого мужика, старую потёртую кожаную куртку. Потом стал прохаживаться по палате, проверил краны в умывальнике, потряс тихо решётку, подошёл ко мне:

– Ты давно тут?

С трудом сдерживаю улыбку, глядя в детские глаза:

– Второй месяц.

Пацан понимающе кивнул, посмотрел на бинтованные руки:

– Болит?

– Нет.

Кивает спокойно, проходит дальше, к Коляну:

– А ты давно?

Колян улыбается, садится на кровать:

– А тебя сюда зачем?

…Пацан разговорчивый, спокойный. Запросто принимает угощение. Со всеми на «ты». Абсолютно смелый взгляд. Разговор начинает неожиданно. Подходит и говорит, глядя спокойно, в упор:

– Дай яблоко, дядя.

Колян тихо смеётся, с удовольствием смотрит на ребёнка, кивком-взглядом приглашая нас к разговору, протягивает яблоко:

– Чё натворил?

Распахнув огромную куртку, Руслан отирает яблоко об узкий женский розовый свитер, смачно откусывает:

– Ни чё не тварил. Участковый привёл. Да выяснени… Потом брат заберёт.

Садится рядом на матрас, аккуратно откинув простыню.

Руслан пробыл у нас почти неделю. Рассказы его врезались в память.

…Он и его старший брат (на два года старше), жили с дедом. Дед старый. Остались в доме они втроём после «первой чеченской». Мать как-то ушла в магазин и пропала. Дед Муса продал корову, чтобы поехать в Грозный найти сына, их отца. Сына не нашёл, приехал больной. Денег не было. Дед лежал всё дольше и сильно кашлял, пока они с братом шастали по деревне. Где-то яблок нарвут, где-то курицу прихватят. Соседей почти не было. Все разбежались. Почти пол-улицы домов были сожжены. Редкий прохожий быстро пробегал по горелым доскам и камням на дороге. Днём бродили по разграбленным дворам, собирали дрова. Вечером закрывались дома и тушили свет. Ночью часто где-то рядом раздавались то шум мотора, то выстрелы. Два раза приходили и к ним. Слабый дед Муса научил их на этот случай и братья теперь при стуке в запертые кованые двери, хватали из-под кровати старое, как мир, одноствольное ружьё, выставляли в узкое окошко ствол и кричали поочерёдно в темноту: «Уходи, убью!». Один раз кто-то кричал весело по-чеченски совсем близко. Брат стрелял в воздух, потом они тряслись в тишине возле деда, который, слабо улыбаясь, ворчал, гладя брата по голове:

– Зачем стрелял? Два патрона было… Теперь один. Просто так не стреляй.

…В сарае, пристроенном из камней к домику так, что в него можно входить как со двора, так и из дома, у них уже два года жил русский дед. Его им отдали за долг. Деда все звали Руски. От хозяйства остался только старый пёс, скотины не было никакой, и Руски уже практически не работал. Автоматически мёл двор, иногда выходил в развороченный взрывами огород, ковырялся в земле, собирая павшие яблоки. Сварив тощую курицу, Руски напёк пресных лепёшек из остатков муки, и братья наелись, наконец, от пуза. Муса слабо похлебал бульон, и жестом отправил пленника к себе в сарай. Натужно морщась от боли, он гладил живот и говорил тихо старшему:

– Скажи ему, пусть уйдёт. Скажи, пусть днём уйдёт. Ночью заблудится, убьют.

Брат кивал, хмуря брови, говорил, когда старик разрешит взглядом:

– Отведу до моста? Мост за Мелехо солдаты ремонтируют. К ним отведу?

Старый Муса с трудом ложится на спину, громко стонет:

– Руслан, иди.

Младший выходит. Муса слабо манит старшего поближе и говорит ещё тише:

– Смотри, как он ходит. Я больной. Он тоже больной. Еды нет. Патронов нет. Вам тоже надо уходить. Русик маленький. Смотри за ним. Я скоро умру. Сам решай. Пусть русский уйдёт, – старик с трудом поворачивается на бок, морщась от боли, говорит медленно, – или убей. Если они поймают, издеваться будут. Убей, если хочешь. Потом уходите.

Старик скрепит зубами от боли, кряхтя, не может уложить себя. Достав из кармана небольшой узелок, кладёт на кровать:

– Тут деньги. Мало денег. Спрячь себе. Поедешь в Москву. Там есть улица. Савецки. Дом не знаю… Забыл… Подожди…

Дед без сил роняет голову, пытаясь отдышаться:

– Подожди. Сейчас.

Несколько минут он прерывисто дышит, растирая себе грудь: «Ой… Алла!…", вытирает большой ладонью седую бороду, говорит твёрже, словно даёт указание:

– Я скоро умру. Если они придут, вам тоже плохо будет. Его отпусти. Пусть уходит. Или убей. Дома не надо. В огород веди. Если отпустишь – дай немного денег. На посту надо. И вы уходите… Утром уходите. Деньги спрячь. В Москву идите. Там Рустам жил. На улице Савецки… Дядя твой. Там спросишь. Понял?

– Понял.

– Иди.

…В сарае Руски живёт на тюфяке, рядом на стене висит куртка, тряпки. В углу старый жбан с водой. Возле него на кучке сена гнилые переспелые яблоки. Русик любит сюда приходить. Руски добрый. Из соломы он плетёт то собаку, то лошадь. Когда была корова, он доил её. Тихо и смешно ругал куриц и готовил вкусно. Из двух-трёх продуктов он приловчился готовить так, что даже суровый Муса тайком не брезговал попробовать его стряпню. Когда пропала мать мальчишек, Руски уже готовил всегда и для этого пацаны приволокли к сараю старый тяжёлый таган с котелком. С пропажей матери стало голодно и тоскливо. Особенно вечером. Русик приходил к пленнику, садился поодаль, гладил старого пса, наблюдая как пленник ворошит в костре поленья: